Из цикла "Философия русской прозы". Очередная лекция Бориса Евсеева будет посвящена жизни и творчеству священника Павла Флоренского.
Борис Тимофеевич Евсеев – писатель, лауреат Премии Правительства Российской Федерации в области культуры 2012 года, лауреат Бунинской премии (2011).
В рамках проекта «Возвращение на Родину: философские кластеры как механизм формирования культурного кода новой России. К 100-летию «Философского парохода»» при поддержке Фонда возрождения национальных традиций «Новый век» и Президентского фонда культурных инициатив.
Бесплатно (по регистрации). ЗАРЕГИСТРИРОВАТЬСЯ...
Знамения и знаки Павла Флоренского
Расстрелянный в 1937 (долго считалось, что в 43-ем), обогативший русскую мысль и словесность бессмертными идеями и образами, до сих пор не до конца освоенными религией, философией, наукой и литературоведением, русский Паскаль, как ничуть не преувеличивая, называли отца Павла уже при жизни, – Флоренский считал: давая что-то миру, дающий обречён на страдания и муки. Так с ним и случилось, хотя на первый взгляд ничто не предвещало мальчику, родившемуся 1882 году, в русско-армянской семье, в далёком Закавказском Евлахе, выпавших на его долю высот и страданий, которые переносил он с удивительной кротостью и стоицизмом.
Детство будущего религиозного философа прошло в Батуми и Тифлисе, именно там он увлёкся естественными науками. Затем были: физико-математический факультет Московского университета и Московская Духовная Академия. В 1911, приняв сан священника, он стал профессором Московской Духовной Академии. В эти годы отец Павел создал ряд оригинальных курсов по истории философии и культуры. После 1917 года, Флоренский, как убежденный патриот, Россию не покинул. Работал ученым секретарём и хранителем ризницы в Комиссии по охране памятников искусства Троице-Сергиевой Лавры, был профессором Высших художественно-технических мастерских. С середины 20-х активно занимался электротехникой и математикой. С 1927 года – редактор и автор «Технической энциклопедии». Научно-технические изобретения и открытия Павла Александровича имели огромное значение для страны, однако, 25 февраля 1933 года он был арестован по ложному обвинению, осужден на 10 лет и отправлен в Сибирь, в лагерь «Свободный». Осенью 1935 года переведен в Соловецкий лагерь. Но и там не оставлял научных изысканий и литературно-эпистолярных трудов. 25 ноября 1937 года Флоренский был вторично осужден особой тройкой УНКВД. Тогда же прерывается его переписка с семьей и следы русского гения теряются в северной мерзлоте…
Тут нужно вернуться немного назад. Уже к 70-м года ХIХ века русская проза, почувствовала усталость от безмыслия с одной стороны и от назойливой народнической публицистичности с другой. Тогда-то и явились произведения Достоевского и Толстого, тогда и вошла в русскую словесность подлинно философская мысль: с постановкой кардинальных вопросов бытия, решавшихся – как по-настоящему они только и могут решаться - в привязке к художественным образам и художественной форме! Примерно так обстояло дело и с русской философией, которая в ХIХ веке была ещё в довольно убогом состоянии. Но тут из глубин общероссийского мыслительного процесса, явились две системных мысли. Первая: русской философии нужна мощная религиозная подпитка. Вторая: русской философии не хватает индивидуального авторского стиля. Религиозный пласт отыскался в Евангелии и «Добротолюбии». Красота стиля и ёмкость образов обнаружилась и в появившейся после Лермонтова новой повествовательно-медитативной интонации, которая, в свою очередь, стала реальностью после обращения Пушкина к просторечию, вобравшему в себя все соки и эманации окружающей жизни. Здесь-то и пробиваются первые ростки русской религиозной философии, в огромной мере повлиявшей на русскую литературу и некоторыми своими ветвями сросшейся с ней! Одним из самых тонких и возвышенных представителей русской религиозной философии стал Павел Флоренский. Его интерес к художественному слову неоспорим! Влияние на него Пушкина – огромно. Обращение к эссеистической прозо-поэзии – безусловно… Литература – это прежде всего имена и герои их носящие. Русскую литературу после Достоевского, Толстого Чехова, Бунина вообще можно назвать сводом развёрнутых агиографий иногда близких к святости, а иногда очень далёких от неё людей, по-своему размышлявших и высказывавшихся по вопросам бытия, тем самым словно бы создавая собственную Благую весть русской жизни. Сонечка Мармеладова, Родион Раскольников, капитан Тушин, Пьер Безухов, сочинитель апокрифов из Чеховского рассказа «Святою ночью», Бунинский лирник Родион, профессор Персиков, Алексей Турбин, - эти и другие имена реальная и неотторжимая часть нашей жизни.
«Nomen est omen». Однако в России - имя не только знамение. Имя в России - явление человека человеку, и человека - Создателю. Имя – характер и тип. Судьба и биография. В своей работе «Имена» Флоренский писал: «Художественные типы – это глубокие обобщения действительности; хотя и подсознательные, но чрезвычайно общие и чрезвычайно точные наведения. Художественный тип сгущает восприятие и потому правдивее самой жизненной правды и реальнее самой действительности». А во второй части «Имён», он и вовсе создаёт новую литературу, соединив её с интуицией и наукой. Имена и судьбы – привилегия литературы, а не философии. Но у Флоренского они чудесным образом слились. Вот случай из работы «Имена». К суду ревтрибунала привлечён некто де Сен-Сир. Председатель задаёт ему вопрос об имени и фамилии. Дальше цитирую Флоренского: "Моя фамилия де Сен-Сир", – отвечает подсудимый. "Нет более дворянства", – возражает председатель. "В таком случае, значит, я Сен-Сир". "Прошло время суеверия и святошества, – нет более святых". "Так я просто – Сир". "Королевство со всеми его титулами пало навсегда", – следует ответ. Тогда в голову подсудимого приходит блестящая мысль: "В таком случае, – восклицает он, – у меня вовсе нет фамилии и я не подлежу закону. Я ни что иное, как отвлеченность – абстракция; вы не подыщете закона, карающего отвлеченную идею. Вы должны меня оправдать". Трибунал, озадаченный подобной аргументацией, признал подсудимого невиновным и вынес следующий приговор: "Гражданину Абстракции предлагается на будущее время избрать себе республиканское имя, если он не желает навлекать на себя дальнейших подозрений". Трибунал был прав, не осудив того, кто являлся в отношении общества отвлеченным Я».
Относится к философскому пласту русской литературы и труд Флоренского «Детям моим». Только на первый взгляд это автобиография. Потому что в ней не ставится цель рассказать о наружной стороне жизни, а делается попытка отыскать корни мировидения: как вышло, что воспитанному в семье инженера-атеиста, суждено было стать священником? Почему он оказался единственным физиком в СССР, верившим в чудеса? Отчего все вокруг строили новый мир, а он предпочёл Средневековье? В детстве от Павла прятали сказки, может поэтому, чудеса и рассыпаны по его литературно-философским произведениям. Гофман навсегда изменил мир мальчика. Чудеса литературы так сильно повлияли на него, что и письма «Детям моим», и «Имена», и даже «Столп и утверждение истины» – овевает чудо проникновения в глубины человеческого я, что свойственно, конечно, в первую очередь литературе. Именно белая магия художественного слова привела в движение научную, религиозную и философскую мысль!.. Флоренский - гений. И гениальность его была рождена именно писательской наблюдательностью и неутолимым интересом к жизни. Возьмём важнейшую работу «Столп и утверждение истины». Состоит она из переписки с другом по келье. Каждое послание начинается словами: «Мой светлый! Мой ясный!» Что же это, если не эпистолярный роман с религиозно-философскими мыслями и суждениями? В этой философской работе, предваряющей романы в письмах ХХ-ХХI веков - выясняется главный вопрос: об истине. С одной стороны истина — это отвлечённая мысль, а с другой она конкретна, как еда. Истину можно вкушать! Отсюда переход к опыту Богопознания, основанному не на логике и мышлении, а на интуициях самой жизни. Как это сходно с нынешними, пока робкими устремлениями русской литературы! Ведь наша проза страшно устала от нашествия криминальной романистики, уныло-сюжетной и уныло-метризованной прозы. И как раз сегодняшней литературе не хватает гения подобного Флоренскому, способному слить воедино православие, имяславие, свежую образность и авторский стиль!..
Знамения и знаки, а также судьба предуказанная именем (навсегда связанным с именем обезглавленного первоверховного апостола) всю жизнь сопровождали отца Павла. Собственно, он сам творил эти знаки и знамения, искал их, писал о них в стихах: «Душа себя найти желает, /Томится по себе самой,/ Тоскливо по себе вздыхает/ И плачет в горести немой.…» А его стихотворение в прозе «Небесные знамения» (Размышления о символике цветов) - удивительное слияние религиозной философии и художественного творчества, прямо указывает на такое со-трудничество человека с Богом. Цитирую: «Выйдем в открытое место, лучше всего при восходе солнца, или во всяком случае, когда солнце почти у горизонта, и заметим себе соотношение цветов. Прямо против солнца — фиолетовый, сиреневый и главное — голубой… Над головою — прозрачно-зелено-изумрудный… Мы видим свет и только свет, единый свет единого солнца. Его различная окраска не собственное его свойство, а соотношение его с той земною и отчасти, небесной средою, которую наполняет собою этот единый свет… Бог есть свет. Созерцая славу Божию, - мы зрим единый, непрерывный, неделимый свет.»
Знаки и знамения, оставленные нам Флоренским, ещё ждут разгадки и осмысления. Но одно можно сказать точно: перед нами, по сути, новая религиозно-философская словесность, то есть, новый вид литературы, указывающий на ещё неоткрытые и необычайно плодотворные пути художественного творчества! Вот зачем нужно изучать Флоренского. Мысли и приёмы наблюдения, бесценные для литературы рассыпаны во многих его работах. Не безотрадная лит. система, уже полтора века насаждаемая критиками и своею мёртвой рукой держащая современную словесность за горло, а блестящие литературно-философские интуиции идут на смену, разухабистой деконструкции постмодерна и унылой описательности давно почившего «критического реализма», под который сейчас маскирует себя голая публицистика, не имеющая сил что-либо изменить в неостановимом пневмопотоке русской практической философии, зовущейся русской литературой!
Борис ЕВСЕЕВ